Оккупация - составляющая войны, которую проживала и до сих пор проживает часть украинцев. Такой опыт сложно проживать взрослым, а детям тем более. Жизнь детей на оккупированных территориях совсем не имеет признаков счастливого детства. Они вынуждены адаптироваться к реалиям, которые оставляют глубокий след в их психике, влияя на развитие и формирование личности. Как оказать этим детям необходимую психологическую помощь? Как вернуть им окончательную стабильность и помочь адаптироваться к возвращению жизни после оккупации.
УНН пообщались с руководительницей департамента "обеспечение качества услуг по ПЗПСП" в ОО "сообщества самопомощи", профессиональной психологиней Мартой Пивоваренко о том, как оккупация влияет на детскую психику, как проходит адаптация к жизни после оккупации, чувство вины у детей и влияние допросов.
Как в целом оккупация влияет на психическое состояние ребенка?
Период оккупации довольно тяжелый для проживания в целом этого опыта по нескольким причинам. Во-первых - истощение. Поскольку, оккупация предполагает снижение доступа ко всему, что закрывает наши базовые потребности. Мы знаем период окружения Черниговской области, например, когда люди голодали. Это значительно сильнее влияет на детей, чем на взрослых, потому что от надлежащей заботы зависит развитие ребенка. Очень стремительное развитие происходит в самые ранние годы, и чем меньше ребенок, тем больше, даже чисто физические параметры такие, как еда, вода, гигиена, будут влиять на то, как ребенок развивается, или он регрессирует. Даже не учитывая фактора риска пережить насилие, бытовые условия уже будут влиять на увеличение психологических последствий для ребенка.
То есть оккупация, кроме всех названных вещей, невозможности учиться, перерыва в развитии, ощущение ребенка, что его будущее невозможно, обрезано, это все вызывает очень серьезные психологические последствия. У детей психологические ресурсы значительно меньше, чем у взрослых, дети сильно зависимы от взрослых, и от их состояния. Возможность, например, потерять основную фигуру попечителя, то есть маму, отца, будет также сильно влиять на ребенка. Но для каждого возраста, конечно, будет какая-то своя проблематика переживания этого периода. Потому что подростки более подвижны, они могут, даже после гибели близких родственников бороться, пытаться убежать, например, из концентрационных, фильтрационных лагерей. Меньшие детки, конечно, не смогут, поэтому они еще больше подвергаются вероятности насилия, из-за роста, возраста и зависимости от взрослых.
Каковы последствия пережитого опыта?
Ребенок может проявлять регрессивное поведение, его мыслительный процесс ухудшается, и то есть отставание в обучении может быть. В общем могут быть проблемы с концентрацией внимания, памятью, прекращение речи. Возможно даже возвращение на предыдущий уровень развития, то есть ребенок может писаться в постель, может сосать палец. То есть в более старшем возрасте возвращаться к таким очень базовым методам успокоения. Дети достаточно серьезно проживают оккупацию, и мне кажется, что наше общество больше настроено на трактовку детей как маленьких взрослых, но природа говорит о другом, что их реакции будут значительно быстрее. Они значительно хуже будут реагировать на негативные условия роста, на насилие. Природа заложила детям лучший уровень восстановления, то есть где-то на 50% дети быстрее обновляются, если они пережили что-то страшное и даже развили психологические проблемы, то при достаточной хорошей заботе, социальной положительной обстановке, восстановлении рутины - они будут быстрее восстанавливаться.
Сейчас есть популярное мнение о том, что украинские дети, из-за войны, быстро повзрослели, согласны ли с этим вы и как это отражается на психологическом уровне?
Психологически ребенок, который столкнулся с обстоятельствами необходимости заботиться о себе самостоятельно, вынужден повзрослеть, поскольку это будет влиять на его выживание. Мы понимаем, что потеря кого-то из близких, что бывает в условиях оккупации, или развод с членами семьи, тоже будет провоцировать необходимость выглядеть и вести себя как более взрослый. Не могу сказать, что это свойственно очень маленьким детям. Когда мы говорим об обстоятельствах быстрого взросления, то мы уже предполагаем, что ребенку около шести и до 18 лет, то есть что его возраст не очень маленький. Чаще дети будут все-таки развивать регресс. Имеется в виду, что они будут проявляться как меньшие, как младшие по возрасту, но обстоятельства, особенно связанные с необходимостью заботиться о младших братьях, сестрах, будут стимулировать поведение ребенка так, как будто он взрослый. Особенно, если это промотивировано именно отцом. Когда отец говорит своему сыну, что теперь ты самый взрослый. Почему отцом? Потому что это все-таки профессиональная модель поведения, то есть это профессиональная составляющая, и она больше свойственна модели поведения взрослого мужского пола. Это может быть любой из попечителей мужского пола.
Дети легче восстанавливаются после таких травм, чем взрослые? Как это работает?
Скорость восстановления связана с естественной резилиентностью (психическое состояние, при котором травматические события переживаются легче - ред.) детей, то есть им природа заложила более высокий уровень восстановления. Это означает, что они просто по времени быстрее восстановятся. Но дети все равно развивают проблемы психического здоровья, такие, как, например, депрессия или посттравматическое стрессовое расстройство, тревожное расстройство. Просто если им будет оказана надлежащая помощь, и о них позаботятся, то тогда они быстрее восстановятся. Когда взрослый может тратить на это там полгода времени, то ребенок может за 3-4 месяца восстановиться. То есть скорость восстановления, когда мы говорим, что проблема переживания насилия связана с тем, что ребенок не до конца осознает, что это было насилие. Иногда осознание, особенно сексуального насилия, которое несет высокую эмоциональную нагрузку и может провоцировать травму, которая будет много лет сопровождать ребенка, приходит не сразу. Ребенок может не до конца понимать сексуальный контекст, контекст вреда, и только со временем, когда наступает подростковый возраст, он может полностью осознать, что произошло в более раннем возрасте. То есть происходит капсулирование, так сказать, этого тяжелого опыта насилия.
Память также может стирать воспоминания о пережитом, потому что дети больше склонны забывать. Нам это очевидно тогда, когда мы видим, что после 20 минут, пребывания на похоронах, например, ребенок отвлекается на что-то другое: бегает, играет, шумит. Это больше связано с нервной системой детей, они не могут долго поддерживать контекст определенный, им нужна смена деятельности, и основная часть жизни ребенка - это игровая деятельность. Поэтому это естественно, что он отвлекается с помощью игры, чтобы не думать тяжелые мысли, связанные с, например, гибелью. Также мы понимаем, что все зависит от возраста, и осознание, что такое смерть, что такое насилие, это дети чувствуют только со временем, более полно, их картина мира дополняется. А лобная кора еще формируется до 25 лет, поэтому мы понимаем, что у детей есть другие потребности, для того, чтобы улучшить их восстановление.
Первые признаки того, что ребенка надо вести к психологу?
Первым звоночком являются физические реакции, например, если ребенок галлюцинирует, если ребенок имеет интенсивную рвоту, постоянную тошноту, хроническую головную боль, то есть любые такие физические реакции будут указывать на то, что что-то нехорошо и надо найти причину. Для большинства родителей это сигналы сразу ввести ребенка к врачу. Менее типичным является реагирование на изменение поведения ребенка. Потому что мы надеемся, что это само пройдет. Преимущественно изменение поведения - это наиболее четкий показатель, что у ребенка происходит психологический процесс, который трудно преодолеть самостоятельно, и ребенок уже не справляется, потому что его психологическое состояние перегружено. Изменение поведения может быть таким: ребенок, например, был всю жизнь радостный, контактный, а теперь он изолируется, старается не контактировать с другими детьми, более плаксивый, очень трудно выйти из этого состояния и не чувствуется облегчение после слез. То есть, что ребенок действительно страдает. Если эта типичная разрядка такая, как слезы, например, или смех, не дает ощущения облегчения - тогда это плохой признак. Также весомыми являются изменения режима сна, если ребенок значительно меньше спит, или значительно больше, постоянно просыпается - это тоже будут указания на то, что лучше обратиться к специалисту и найти или биологическую, или психологическую причину.
Всем ли детям, пережившим оккупацию необходима эта помощь?
Конечно, нет, можно обойтись. Здесь идет речь о том, что помощь будет нужна, если вы наблюдаете четкие, устойчивые изменения реакции поведения ребенка, если его поведение всегда было таким, что он там, такое больше, возможно, мечтательное или минорное, то в этом нет никакой особенности. Если его поведение является устойчивым - резкие изменения могут свидетельствовать о том, что помощь необходима. А так в целом, если говорить о процентном соотношении, то зависит, конечно, от продолжительности нагрузки. То есть оккупация 3 дня - это значительно меньше, чем оккупации 9 месяцев, как Херсонской области, например. То есть я понимаю, что здесь будет влиять интенсивность психологической нагрузки, как, например, в Буче, где даже до сих пор можно встречая представителей общины, постоянно слышать о травматическом опыте, потому что его было много очень, и он влияет на всех и повсеместно. Одни переживали непосредственно, другие наблюдали, и это было, так сказать, совместное проживание. Или интенсивность, или продолжительность - это один из важных факторов, и конечно, что важно, насколько много было вокруг насилия, насколько мало было помощи, насколько мало было доступа к информации. Все эти факторы будут влиять на то, как в целом чувствует себя детская аудитория в этом сообществе. И конечно, частично влияет предыдущий опыт: если ребенок имел психологические проблемы до оккупации, то после будет их больше. Чаще ребенок, который уже проявлял проблемы со здоровьем, проблемы в общении, поведенческие какие-то, то его состояние будет ухудшаться.
Насколько важна роль школы или детского сада в адаптации к жизни после оккупации?
Отдавать ребенка в школу или детсад нужно как можно скорее. Рутина играет важную роль в стабилизации состояния ребенка. Есть три базовые потребности всех детей. Первая потребность - потребность в безопасности. Это понятно, и это одна из причин, почему родители стараются не отдавать в садики, в школы детей, особенно на территориях близких к оккупации. Потому что повышенное внимание российской федерации к школам, к садикам и так далее. Для родителей безопасность играет важное значение, им кажется, что школы менее безопасны. Но для ребенка рутина является очень важной частью его восстановления. Ребенок, который ходит в школу будет значительно стабильнее психологически, чем тот, который не ходит в школу и проходит онлайн-обучение, или вообще нет обучения. Поэтому конечно, что школа или детсад, инклюзивный центр, играет важную роль именно в развитии детей школьного возраста. Если вы не можете отдать ребенка обратно в школу по каким-то причинам - создайте ему максимально близкие к предыдущему периоду жизни, условия рутины, когда он делает эти уроки в домашнем режиме, но в таком же графике, как это школа предлагала. То есть в то же время, максимально близко к тому, что он проживал, это поможет ему стабилизироваться. А еще это очень хорошо отвлекает.
Второй важный аспект - это развитие ребенка и непрерывность этого развития. То есть базовой потребностью, кроме безопасности является непрерывность развития. Ребенок, который переезжает и теряет определенное количество социальных контактов с друзьями - может иметь этот контекст как уже травматический, потому что его планы на будущее, каким он себе его видел, прерываются, и поэтому, конечно, что это будет влиять изнурительно. Ребенок может развивать симптоматику, похожую на симптомы депрессии. То есть безопасность, непрерывность развития - базовые потребности, будут играть весомую роль и влиять, но, в зависимости от периода, это будет различаться. Более маленькие дети очень зависимы от условий роста, более старшие дети - меньше зависимы от этого, они более мобильны, могут сами передвигаться. Так же со взрослым - меньшие детки будут больше зависимы от него, поэтому они чаще подвергаются опасности. Когда их изымают, то они соответственно ищут взрослого уже в России, в российской среде, потому что это нормально, это вопрос выживания.
как вести себя, когда ребенок проявляет агрессию, или наоборот закрывается в себе после пережитым?
Агрессия-очень хороший показатель того, что эмоциональная сфера ребенка находится в трансформационном, в плане осознанности, периоде. То есть агрессия — это способ сказать: у меня что-то не так, пожалуйста, обратите внимание. И стоит обращать внимание, что агрессия, гнев — это заявление ребенка, о том, что он растет и еще недостаточно понимает свои эмоции. Этих эмоций может быть много, а она может этого не осознавать. Очень часто мы наблюдаем такое поведение у детей, которые как раз проходят пубертат, и у них увеличивается палитра гормонов внутри, и соответственно, эмоций извне. Эту палитру ребенок не до конца принимает, сперва он даже может не принимать то, что меняется его тело. Любые трансформации физических параметров будут влиять на психологическое состояние, и это может проявляться как агрессия. Например, ребенок не понимает, какие чувства на самом деле стоят за тем, что он чувствует себя уже красивым, он еще до конца это не принял, потому что он не понимает этих новых чувств, и поэтому он это обнаруживает в агрессию. Внешние изменения, такие как черные губы или что — то в цвете, - это способы снять это внутреннее напряжение. И родителям это может дать хороший материал для построения отношений, если родители не будут воспринимать агрессию как личные нападки, а будут воспринимать это как некий внутренний процесс в ребенке, которым он пытается возвестить окружению, или призвать окружение, к помощи, поддержать его.
отличается ли вообще психологическая помощь, в зависимости от пола?
Да, конечно. Психологическая помощь для мальчиков будет построена на выстраивании контакта с учетом стереотипов, которые есть в обществе в отношении мальчиков. Трудно возразить, что даже с достаточно юного возраста мальчики будут говорить, что они защитники, что им нельзя плакать. Очень рано формируются эти стереотипы и предубеждения относительно пола. Поэтому специалист должен учесть то, что ребенок придет предположительно с воспитанием, которое предполагает стереотипы. К девочкам также применяется множество стандартов поведения, которым они должны соответствовать. Например, считается, что девочки должны быть спокойнее, чем мальчики, и что при этом девушки более эмоциональны, чем мальчики, поэтому им надо больше сдерживать свои эмоции. Так что диалоги о том, как ты себя чувствуешь, и высвобождение эмоций с девочками будут идти проще. С мальчиками труднее будет наладить этот контакт, и в целом, говорить об эмоциях, девочкам легче оказывать психологическую помощь через психоэмоциональную поддержку — с мальчикам так не получится. Мальчики хотят вырабатывать новые навыки, уже с достаточно раннего возраста, они не очень желают говорить о внутренних эмоциях, ибо существует стереотип, что мальчики не должны вообще переживать каких-то эмоций.
Мы сейчас живем в таком мире, когда все активно пользуются социальными сетями, влияет ли как-то использование этих социальных сетей именно на детей с оккупированных территорий?
Да, у них за время оккупации была, возможно, инфильтрация от социальных сетей. В общем, игровое пространство, как то, которое предлагают социальные сети, так и общее игровое пространство для ребенка — это определенная база для того, чтобы себя выражать. И дети ищут, как в интернете, так и в физическом пространстве эту возможность. Когда ребенок системно наблюдает, что его родители деловые, потому что у них есть телефоны, то он хочет копировать их. И логично, что с достаточно раннего возраста у нас дети зависят от пользования в целом телефонами, не только играми. Просто игры-это еще и дополнительно такая дофаминовая игла, много гормона удовольствия, потому что ты выигрываешь. Любое живое существо хочет выиграть, потому что для нашего мозга это в переводе будет "ты выживешь, другие не выживут", "ты имеешь преимущество выживания".
а если говорить о детях, которые все-таки живут в оккупации, но, например, через социальные сети видят, как все остальные живут мирной жизнью, другой жизнью, это же может быть травматично?
Наибольшее влияние будет оказано тому ребенку, который имеет нестабильное взрослое окружение. То есть, когда ребенок в оккупации, то важно то, как позаботились взрослые о контексте восприятия происходящего. Это будет играть определяющую роль. Здесь я бы сказала, что в условиях оккупации один взрослый просто играет большую роль, чем все общество. Ребенок может прийти к нам пообщаться, и даже просто там забавляясь, мы его можем задеть несколькими положительными эмоциональными ремарками, так же дополняя его эмоциональную сферу. В оккупации больше изоляции, поэтому значимый взрослый будет играть большую роль, в том числе роль относительно того, как ребенок воспринимает позитивное будущее без оккупации. То есть если взрослый подкрепил информацию о том, как дети живут без оккупации положительно тем, что тебя ждет в будущем, то ребенок будет наслаждаться тем, что другие дети имеют эту возможность, возможно чуточку завидовать. Если родители имеют негативное отношение к тому, что люди живут без оккупации хорошо, то они будут заражать ребенка аналогичным мнением, и это будет значительно ухудшать его психологическое состояние уже в оккупации. То есть надо помнить, что это очень зависит от самих родителей, того непосредственного окружения, которое у ребенка есть.
могут ли дети после оккупации чувствовать вину и что с этим делать?
Наверное, чувство вины-это базовое чувство, которое испытывают люди вокруг военного контекста. Ребенок, который переживает оккупацию, будет быстрее реагировать на эти вещи, то есть, если мы говорим о контексте именно военный, то война обостряет потребность выживания, и дети больше обращают внимание на физические параметры, спорт и продуктивное выведение стресса, чем в стабильных условиях, как тут у нас сейчас. Об этом говорят, кстати, взрослые и учителя, что их немножко беспокоит, что дети больше обращают внимание на параметры выживания, даже подростки говорят о том, что мы готовимся к службе в армии.
Какие вы можете вообще дать советы родителям, чтобы избежать повторной травматизации ребенка?
Хороший метод психотерапии - это тот, который позволяет восстановить психологическое состояние и благополучие, плохие методы психотерапии лишь замаскируют влияние, и тогда мы можем говорить о ретравматизации. То есть ретравматизация скорее в контексте войны связана с тем, что проблема не была решена. И это не новая травма, это просто открытие той же раны. Терапии первого выбора, а это когнитивно-процессуальная терапия, пролонгированная-экспозиционная терапия, имеют когнитивную основу и построены на когнитивной теории. Они говорят о том, что ретравматизация в условиях терапевтического контакта, это очень странно. Например, для ребенка, пережившего сексуальное насилие, связанное с войной, контекст травмы будет — сексуальное насилие. Поэтому, когда условия совершенно безопасны, то помешать полному восстановлению может лишь быстрое и интенсивное погружение в предыдущий опыт. Такое может быть если психотерапевт, например, чрезмерно погружает ребенка снова в тот травматический опыт. В таком случае произойдет резистентность к терапии, это похоже на резистентность к лекарствам: если нам дают лекарство некорректно, не вовремя, то мы вырабатываем иммунитет и уже не реагируем на это лекарство. Так же в психотерапии, то есть ребенок, который будет посещать психотерапевта, который некорректно с ней работает, потом будет плохо реагировать на другую психотерапию.
Выбирая специалиста, который оказал бы надлежащим способом помощь стоит обратить внимание на несколько критериев, которые покажут, что этот специалист является подготовленным, понимает контекст и не будет углублять психологические проблемы ребенка. В первую очередь родителям необходимо отследить прогресс, который происходит уже на первых сессиях. То есть, если ребенок уже прошел три-четыре сессии, а прогресса нет то это уже плохой признак, что возможно специалист либо не посвятил должное внимание диагностике и работает с чем-то не тем, либо слишком узко специализирован и не акцентирует внимание именно на проблеме ребенка.
Касательно того, где искать специалиста. Есть общины деоккупированных территорий, где на самом деле есть доступ к психотерапевтической помощи. Однако в других таких общинах, единственным источником этой помощи будет школа, детсад, инклюзивный центр, неправительственные организации, специализирующиеся в таких вопросах. Лично я рекомендую несколько организаций, которые специализируются на деоккупированных территориях, основываясь на отзывах семей, чьи дети пострадали от войны. Это , например, фонд "голоса детей", проекты "не мелочи" и "ТатоХаб". Но таких сервисов достаточно много, поэтому рекомендую обратить внимание на отзывы от знакомых, если есть такой вариант. Также, при поиске таких организаций стоит обращать внимание на то, насколько доступны в них разноплановые специалисты. Важным моментом является то, чтобы они работали по мультидисциплинарному подходу. Это когда к работе над решением проблемы к команде специалистов присоединяется, например, логопед или эксперт по сенсорике, который будет работать с неврологическими последствиями.
во время оккупации люди часто попадают под допросы и еще ужаснее, конечно, когда под допросы попадают дети, как это вообще влияет на психику?
Я слышала о большом количестве случаев как раз с территориями, которые есть в зоне нашего проекта, это Николаевская и Херсонская область, где дети, которые отслеживали движение транспорта, военной техники Российской Федерации и предоставляли информацию украинским военным, попадали под пытки. И это ужасно слышать, что детей, россияне пытают на равных со взрослыми. Единственное отличие условий, которые они создали для детей, в контексте применения бывших СИЗО и подвалов, как застенков, это то, что детям они предоставляли кариматы, чтобы не лежали на голой земле. Но типы пыток, были абсолютно равноценными к пыткам взрослых, что удивляет, потому что физические возможности ребенка значительно меньше, и выдержать он может значительно меньше. Это преступление против человечности, но мы знаем, что русские пренебрегают всеми принципами ведения цивилизованной войны, и это один из способов воевать для русских, видимо, в связи с нашей свободолюбивостью и тем, что наш генетический материал точно не подходит к тоталитарной системе, наши дети применяют телефоны и проводят сопротивление против оккупации, даже в опасных условиях, даже имея родителей, которые не так думают.
Могу сказать, что применение пыток в отношении детей просто будет иметь больше пролонгированных психологических последствий, возвращаясь к тому, что я сказала, что многие вещи ребенок осознает только в процессе роста. Затем у нее может быть так называемое отдаленное посттравматическое стрессовое расстройство, что означает, что ребенок, возможно, не сейчас, но в будущем у него будут симптомы посттравматического стрессового расстройства. Потому что когда приходит осознанность, что она пережила, в более позднем возрасте, может сработать триггером. Поэтому обеспечение психологической помощи сейчас, пока она маленькая, будет играть важную роль для качества жизни этого ребенка на протяжении всей его жизни, потому что проблемы могут возникнуть на любом этапе.
расскажите немного подробнее о вашем проекте "Поддержка психологического здоровья детей на деоккупированных территориях Украины".
Проект, по моему мнению, очень важный, мы к нему шли, консультируясь с очень большим количеством экспертов, специалистов, чтобы он комплементарно дополнял все эти активности, которые в Украине уже происходят в направлении поддержки детей. Для этого мы начали консультироваться со Сьюзан Сонг, доктором психиатрии в Гарвардском университете и возглавляющей Бостонскую детскую больницу Гарвардского университета, еще в начале полномасштабного вторжения. Мы понимали из мирового научного опыта, что дети будут иметь пролонгированные последствия, потому что тело украинских детей ничем не отличается от тела любых других детей по всему миру. Понимая, что такие категории детей, которые, например, после бомбежек или пыток пережили ампутацию конечности — это тоже будет сопровождать определенные психологические потребности. То есть пролонгированные последствия войны для детей являются весомой причиной, почему этот проект происходит.
Сделав за год предварительную "домашнюю работу", мы поняли, какие есть пробелы в этой теме и что нам необходимо делать, чтобы заполнить эти пробелы. Было определено, что первым основным проблемным вопросом является отсутствие помощи как можно раньше после пережитого опыта оккупации. Подразумевается, как только освобождается территория, дети и их опекуны должны иметь доступ к психосоциальной поддержке, независимо от того, кто бы им эту поддержку не обеспечил на деоккупированных территориях. В первую очередь эту поддержку могут оказывать военные, принадлежащие к гражданско-военному сотрудничеству. Они для нас были определены как первичное звено, с кем обязательно нужно работать, поскольку они первыми заходят на деоккупированные территории и уже начинают помогать, оказывают гуманитарную помощь, питание. Они должны знать основы роста детей, чтобы понимать, что вот, например, этой семье, где есть маленький ребенок, надо хорошее питание, гигиена, вода. И помощь будет более приоритетной для этой семьи, поскольку она находится в зоне более высокого риска, в отношении психологических проблем. Таким образом, мы гражданско-военное сотрудничество для себя приоритизировали. Также все сервисы, которые потом работают на этой территории, то есть это спасатели ГСЧС, поскольку прилеты происходят, а каждый прилет — это дополнительный травматический источник. Поэтому мы понимаем, что должны быть там представители ГСЧС. Также полиция, потому что реагирование на такие случаи предполагает привлечение полиции, к тому же они первые, кто с контактирует с детьми, которые остались без присмотра. Поэтому мы понимаем, что тогда и полиция, ГСЧС тоже должны хорошо знать психосоциальные потребности детей. И мы для себя приоритизировали, что все эти аудитории, государственные, плюс мобильные бригады, которые являются не правительственными, преимущественно, наша задача — научить идентифицировать потребности детей. Если они будут уметь понимать эти потребности — это снизит психологическую нагрузку.
Сейчас мы пытаемся определить потребности детей на оккупированных территориях максимально точно: будет ли больше необходимо психологических сервисов, что именно стоит делать, как оказывать эту помощь, как технически это стоит организовать. К тому же мы уже переходим с пилотирования в такую более системную работу, когда мы уже будем развивать основы проведения групповой работы в том числе с теми, кто уже научился. То есть предоставим им возможность, помимо получения информации о том, как сопровождать психосоциальных детей, семьи, еще и будем давать им доступ к такой форме работы, которая называется тренинг для тренеров. Мы будем их доучивать, повышать их квалификацию, чтобы они уже могли сами обучать других и делать эту работу, как внутри собственных структур, так и для всеобщей публики. То есть это такой комплементарный проект, который в основе своей имеет глобальный курс по психическому здоровью, психосоциальной поддержке для детей в тяжелых жизненных обстоятельствах, все дети, пережившие оккупацию в тяжелых жизненных обстоятельствах.