КИЕВ. 10 августа. УНН. Юмор во время войны, шутки «ниже пояса», Херсонщина под оккупацией – об этом и не только УНН поговорил с известным украинским комиком Славой Бу.
- В первую очередь к тебе вопрос: "ко времени ли" сейчас юмор?
100% да. Я также этим вопросом задавался, как только начал выступать, уже во время полномасштабной войны, где-то в середине апреля. Немного были диссонансы, что «мы развлекаемся», «мы снимаемся» - такое было до момента, когда военные начали приходить на концерты, начали благодарить за выступление, писать об этом, потому что я такие вопросы тоже в соцсетях задавал подписчикам, со зрителями общался. Военные сами писали в личные сообщения: «Нам не станет легче, если вы все в унынии сидеть будете. Шутить надо, мы здесь тоже шутим, нам нужно что-то смотреть, вы должны наполнить YouTube-пространство контентом, чтобы люди могли отвлекаться» и самое элементарное, типа: а кому станет легче если не шутить? Станет ли лучше? Если мы не сделаем концерт, не снимем шоу – не будет же от этого лучше. При этом у многих комиков это сейчас основной способ заработка, основная работа. Мы должны жить, существовать, платить за квартиру, донатить в том числе. Очень много концертов благотворительных – я сегодня приехал из Днепра, вчера было два благотворительных концерта.
Я каждый день что-то куда-то отправляю, потому что запросов невероятное количество – чем больше подписчиков становится, тем больше людей пишут, обращаются с чем-то: «то распространение», «здесь помоги». Юмор – это, во-первых, способ заработка денег; во-вторых, людям надо также шутить, смотреть… Юмор – это ведь не только стендап, это же и мемы, это и обсуждение новостей.
– Приходят ли к тебе на выступление люди с жалобами на то, что юмор «не ко времени»?
А зачем они приходили бы? Если бы у них были такие мысли, зачем бы они тогда приходили? В комментариях есть такие, да. Один комментарий у меня был: «П***еть – не воевать» - я думаю, очень основательно, но писать плохой комментарий – это также «не воевать». Военные приходят, покупают билеты сами, хотя мы часто пишем на афишах: «Военным, ВСУ, ТрО – вход бесплатный». Часто вижу здесь военных, в Киеве. У них есть и выходные, и ротации, и просто кто-нибудь работает в штабах. Они прямо в форме сидят, мы с ними шутим. Я у них на прямую спрашивал: «Вот мы сейчас смеемся, Вам нормально?» - «Конечно нормально, какие вопросы?» Если бы рестораны перестали готовить десерты, потому что они «не ко времени», а он любит чизкейк, такой: «Я в выходной хочу сьесть чизкейк», а другой говорит: «Я в выходной хочу послушать шуток о теще» – он хочет развлечься.
Музыка – это тоже досуг, это тоже развлечение – и что, музыку запретить? Концерты есть, большинство благотворительные. Такое.
– Как повлияла война на юмор в целом?
Изменился очень сильно. Это произошло само по себе, органично. У каждого комика лично. Не было такого, что мы собрались вместе и изменили вектор юмористической деятельности. Каждый понял, о чем нужно шутить, а о чем нет. Если кто-то не понял – он просто не получит аудиторию, просмотров, поддержки среди зрителей у него не будет. Если шутки не своевременны, не актуальны, тогда это происходит. Юмор сейчас имеет просветительскую функцию. Я сейчас выступаю в разных городах со своим концертом «Херсон – это Украина!» Я хочу людям донести, что происходит с моей областью, потому что жителей разных регионов, областей по-разному коснулась война. Кто-то может быть не до конца в контексте, либо он не хотел углубляться в него, либо у него были определенные предубеждения по поводу каких-либо регионов. Мне не хочется, чтобы люди говорили: «Херсон – это и так был русскоязычный город, они и так были россией» – это не так, я своими шутками это доказываю. Через юмор я несу еще и социальную функцию. Кто-то снимет документальный фильм, кто-то напишет песню, кто-то роман об этом напишет – я могу это сделать через шутки, почему бы мне этого не делать.
– Какие изменения в себе как в комике замечаешь?
Во-первых, – это переход на украинский. Полная украинизация всего себя, своего контента, своего будущего, моего направления развития в стендапе. Точно нет и не будет ближайшие десятилетия планов выступать в россии. Если завтра кончится война даже – в ближайшие годы не буду никак взаимодействовать. Я не то чтобы нейтрально, но был очень далек от войны, которая была на востоке, очень далеко, потому что она была «где-то». Я не видел проблем ни в войне, ни в российских артистах, ни в поездках в россию, я не ездил сам, но не отказывался от такой идеи – в теории я мог бы также приехать на какой-то фестиваль, потому что не было такого сознания. Я признаю, что так не должно быть, но было так и у большинства было так. Плохо, что не все еще до конца осознали – люди, которые: «ааа, так было 8 лет», а есть люди, которые до сих пор: «а что язык, что язык? как говорили по-русски, так и будем говорить» Затем они приходят и говорят: «так вы русский город» – и забирают область. Здесь очень легкая причинно-следственная прослеживается тенденция, связь, поэтому надо отделяться полностью, отсеивать людей с «ватными» мыслями, оставлять их по ту сторону границы. Хотя их тоже принудительно не вывезешь – не знаю как тут поступать, но то, что нужно на уровне национального сознания это воспитывать, выращивать и популяризировать – это точно, это обязанность просто каждого отдельно. Не надо ссориться с русскоязычными, а нужно просто показывать, что украинское – это круто.
– Ты с Херсонщины, как херсонцы встретили рашистов?
Я приехал в Херсон 23 февраля, 25 должен был быть концерт. Мои родители живут в Херсонской области, в Голой Пристани. На следующий день все началось, все новости, весь шум, все чаты, все начало кричать о том, что началась война. У меня в Телеграмме никогда новостей не было, всегда было пусто, только чат с друзьями. И вот чат с друзьями «кишит» новостями – взрывы в Киеве, кто-то уезжает, кто-то сидит в укрытиях. Было страшно, потому что я видел по новостям, что через Чонгар и Арабатскую стрелку враг заезжает в Херсонскую область, а это близко. Им там ехать несколько часов и уже все здесь. Уже были новости, что по Херсонской области разбили военные части, уже нет сопротивления военным, наши военные их здесь не встречают – все гораздо дальше. Мы не понимаем, что нас ждет дальше – или танки поедут по городу, или что будет.
Вечером 24 и 25 февраля начинаются бои на Антоновском мосту, стало понятно, что там не та сила, которая должна его защищать – сила там гораздо меньше, чем должна быть – чуть ли не ТрО с «калашами» стоит против танков. Там было какое-то незначительное сопротивление, но оно было гораздо меньше, чем та сила, которая шла из Крыма на Херсон, поэтому, к сожалению, были большие потери в боях на Антоновском мосту. Между тем в Голой Пристани было тихо, ничего не происходило, но съедало то, что ты сидишь здесь, не знаешь что ждать, надо что-то делать. Не то чтобы прямо понимал, что я в военкомат и все (я не служил, у меня опыта нет), да и в Херсонской области уже военкоматы не функционировали, поэтому просто думал о волонтерстве, или еще что-то такое, а дальше уже будет видно – мобилизация-немобилизация.
россияне в это время полностью оккупировали Херсон, они пошли на Николаев. Николаев им взять не удалось, они вернулись к нам. Начали оседать в городе: захватывать админздания, вокзалы, размещаться. В городе тоже некому было встречать их – были пацаны, по-моему это была даже не ТрО, просто пошли встречать танки, этот момент в истории оккупации Херсона назвали «Сереневый парк». Тогда погибло около 30 юношей, парней, мужчин, потому что их полностью «скосили» военной техникой в Херсоне – из танков, пулеметов. Все поняли – а с чем тогда выходить? Оружия нет ни у кого. Военных нет, полицейских нет, нацгвардии нет – нет силовых структур. Люди остались сами.
Несколько дней все просто сидели по домам, смотрели новости и пытались понять можно ли выходить. Какая-то волонтерская деятельность все же продолжалась. Я работал в пекарне своего дяди, мы пытались найти муку и другие ингредиенты для выпечки хлеба. У нас была как благотворительная часть (мы просто раздавали нуждающимся хлеб), а также мы работали как обычный магазин, были работники, которым также нужно было кормить свои семьи. Огромный дефицит товаров в магазинах стал явным сразу же очень быстро. Люди из-за паники скупили все, так всегда происходит, это невозможно контролировать. Люди понимают, что дальше будет что-то дикое и запасаются всем. В АТБ осталось все самое ненужное – просто приходишь такой: мороженое – очень много его осталось, а это было начало марта. Все полуфабрикаты, овощи разобрали, но потом их начали завозить люди из сел. А магазины пустели, запасы иссякали. Такое.
Мы еще приходили на мирные акции и протесты, но они очень быстро превращались в разгоны. Стреляли светло-шумовыми гранатами, шашками со слезоточивым газом, иногда для показухи забирали наиболее активных. Это психологически было очень сильно, потому что было мнение: «сейчас ко мне подъедут и заберут». Но местные еще долго ходили на такие демонстрации, еще очень долго было сопротивление. К сожалению, люди сейчас расплачиваются за это, потому что у врага уже есть возможность определять личность, кто где был, и просто приезжают к активистам, устраивают обыски, что-то забирают, часто люди просто исчезают.
– Как это жить в оккупации?
Эмоционально ужасно. Я просто не могу жаловаться на условия жизни, потому что я жил у своего дяди, мы работали в пекарне, мне было чем забить время, потому что ты что-то физически делаешь. Мне было что есть, было что делать, была связь с окружающим миром. Я связывался с друзьями комиками здесь в Киеве, мы и стримы вели, и просто созванивались часто, общались. Просто ждешь непонятно чего. С одной стороны в новостях каждый день условные наши эксперты говорят, что «все, два дня–две недели» (Херсонщину освободят – ред.), и ты вроде бы ждешь, а оно что-то все вообще не так и дальше только хуже и хуже. А с другой стороны не было мысли принять это, не было мысли, что «да, ладно, пусть будет россия уже, перетерпим и хорошо». Не было вообще ни на секунду. Была мысль только: «Как уехать?», а потом уже помогать с решением того, чтобы освободить. Долгая дорога, каждый день менялись маршруты. Было трудно понять, как уезжать и чего ждать дальше. А мысли такой, чтобы принять правила игры и все - ни у кого не было.
- Какие темы сейчас "табуированы" для шуток?
В юморе таких тем не должно быть вообще – это ответственность и сознание каждого комика в отдельности. Просто ты логично, на интуитивном уровне, на уровне гуманности понимаешь, о чем можно шутить, а о чем нет. Конечно, о городах, в которых происходило просто тотальное уничтожение людей, о таком городе просто невозможно написать смешную шутку.
Есть такое выражение: «Комедия – это трагедия + время». Юмор всегда строится на плохом, в юморе невозможно быть красавчиком всегда: ты или шутишь над собой, или над кем-то. Это всегда боль. В каждой шутке всегда есть боль. Условно, чем сильнее боль, тем «сильнее» шутка – такая формула работает, но это можно себе позволить только через определенное время, когда заживут эти «живые» раны, тогда можно будет над этим иронизировать, если это не будет никого «триггерить», если мы сможем дальше спокойно это обсуждать и жить с этим. Мы можем просто безэмоционально обсуждать какие-то битвы Второй мировой или Первой Мировой. Мы можем об этом спокойно говорить: «там сожгли город» – мы можем спокойно говорить так о каком-то австрийском городе, никакой эмоции это не вызывает, потому что мы это рассматриваем как исторический факт. Что-то было, это было когда-то. Даже о наших городах, которые сейчас пострадали, когда-нибудь так будут говорить. Сейчас это высмеивать странно. Что делать. Шутить над нашими потерями что ли? Шутить над политиками – вообще запросто. Не понимаю этого «ко времени-не ко времени», как это нельзя критиковать? «Нельзя критиковать» – это напоминает немножко условия тоталитарного режима – «в смысле?» Не делайте ерунды, не будем критиковать. По серьезным темам можно будет шутить уже после победы.
– Можно шутить, к примеру, над трупами орков?
Над ними шутить можно. Это просто. Просто так «чмырить» русню – это сейчас очень легкий путь в комедии. А смеяться над ними – конечно можно, они все делают для того, чтобы мы над ними смеялись. Там что не новость – то бред полный, особенно когда они какую-то пропагандистскую ерунду придумают – то бред полный. Ты такой: «блин, и я даже не додумался до такого». Мы сидим вместе шутки пишем и не можем такое придумать, дайте сценаристов ваших, пожалуйста.
Мы, украинцы, сейчас так сильно страдаем от них, что любые методы сейчас действенны. В начале войны мы все дружно отправляли россиянам трупы орков, отправляли в отзывы на Google-картах. Если людям, которые сейчас страдают от их нападений, становится от этого легче – пусть так поступают. Если кому-то легче кричать: «русня» и дальше нецензурные выражения – пусть будет. Да, мы очень сильно пострадали, поэтому имеем право сколь угодно о них высказываться, шутить, и все остальное. Я не вижу, что мы уподобляемся им, потому что мы этого не делаем, мы это высмеиваем. У нас ни у кого нет настроений идти истреблять какую-нибудь семью, как здесь, они пришли в дом, разрушили его и убили людей. У военных, прежде всего, такого нет. Гражданские могут думать все что угодно, мы никуда все равно не поедем, а у военных таких настроений нет – они знают, что им нужно вернуть границы.
– Сегодня стендаперы – это такие "голоса народа", какие темы кроме войны сегодня острее всего стоят в вашем комьюнити?
Украинизация, очень сильно поднимается этот вопрос. Запрет, не запрет, адаптация, отделение от всего русского контента. Также поднимается проблема общения с российскими друзьями, родственниками, бывшими коллегами, потому что есть несколько украинских комиков, которые не так давно, до начала полномасштабной войны, но не так давно переехали в россию и с ними утрачен контакт, однозначная по отношению к ним позиция, потому что там ни поддержки, ни адекватной позиции не было выражено, поэтому это тоже иногда в тусовке обсуждаем. Относительно «хороших русских» также очень спорные мнения – у каждого свой уровень русофобии. Для кого-то это все еще «война путина и чиновников», для кого-то наоборот максимально противоположно «весь народ уничтожить, сжечь».
– Что ты сделаешь в первую очередь после нашей победы?
Поеду домой к родителям, потому что сейчас не так много даже на связи, потому что трудно с ними связываться, там с мобильной связью очень большие проблемы да и с интернетом тем более, поэтому я очень уж скучаю. Буду помогать с восстановлением всего, что там произошло. Так как сейчас здесь происходит – есть волонтеры, ездящие по Ирпеню, Буче, Гостомелю. Я ездил один раз на разбор завалов тоже с волонтерами, там, я уверен, такое движение тоже будет, я буду приобщаться к восстановлению. Хочу увидеться со всеми родственниками и друзьями, которые там или оттуда выехали, и с ними тоже трудно пересечься где-то. Скучаю по своему дому.