КИЕВ. 30 мая. УНН. С Юлей общаемся на “ты”, ведь мы ровесницы. Она молодая, энергичная девушка, преподаватель искусств в "Учебно-воспитательном комплексе "Коллегиум школа" №1" Мариуполя. По образованию также историк и правовед.
В 2014 году выехала из оккупированной Горловки на подконтрольную Украине территорию. Основной причиной переезда стали идеологические взгляды и любовь к своей стране. Училась в Бердянском педагогическом университете, а 24 апреля чудом смогла выбраться из разрушенного русскими оккупантами Мариуполя.
В разговоре с УНН девушка рассказала обо всем пережитом за 2 месяца: от первой сирены – до разрушения Мариуполя, ныне известного как “Город Марии”, который стал символом стойкости украинского народа.
– Расскажи, как для тебя все началось в Мариуполе?
- Все началось с того, что 24 февраля, мы с коллегами в Viber решали вопрос: идти нам на работу, или нет, потому что прозвучал первый взрыв. Тогда прилетело в аэропорт. Мы поняли, что сейчас все будет по-другому. Пришло распоряжение о том, что мы переходим на дистанционное обучение. В городе люди начали затариваться продуктами. Все думали, что это закончится через два-три дня. Потому и запасы были рассчитаны на такое время.
Юля рассказывает, что в первые дни войны, люди запасались продуктами и “сметали” все, что видели на полках в магазинах. У банкоматов выстроились длинные очереди. Через три дня по городу регулярно начали звучать сирены, а еще через несколько дней отключили свет.
- Поначалу я еще пыталась как-то волонтерить, выносить теплую одежду, пледы для военных. Ходила в “Eva”, покупала средства личной гигиены. У нас был центр приема. Он располагался в Хабе “Халабуда”, где собирали все для военных. В конце февраля начали отключать свет.
В первое время люди скупали абсолютно все. Я помню, зашла в магазин, и продавщица говорит: “Нужно потерпеть четыре дня, и оно потом все утихнет”. А в итоге, утихло так, что отключили все коммунальные услуги. Вот тогда люди стали приспосабливаться к новым условиям жизни.
– Как вы жили после остановки предоставления коммунальных услуг?
- У нас не было выбора. Ходили за водой на Львовскую и Зинцевую балки – в моем районе так делали. Сразу начали говорить, что будет комендантский час. Потому, все до вечера пытались справиться со своими делами. Нужно было установить мангал, обустроить все, чтобы готовить еду на костре.
Со 2-го марта мы остались без связи, без света. Телефоны разряжались. Было несколько генераторов, от них и заряжали по очереди. Иногда ловил “Vodafone” – если отойти ближе к морю, и “Киевстар” – если выйти в определенные места. Определенные места – это скопления людей возле магазинов. Помню, как-то стояли человек 50, и все в трубки говорили: “Я живой”.
Первые две недели в Мариуполь привозили техническую воду, которую оставляли возле общеобразовательной школы № 26. По словам Юли, воду привозили три пожарные машины. Но затем и ее перестали поставлять, и людям пришлось ходить на балку под обстрелами.
Позднее начались проблемы с едой, поскольку у местных заканчивались запасы. Появились случаи мародерства.
“Особенно мародерства были распространены ближе к тем районам, где уже начинались обстрелы. Люди понимали, что это все не шутки. Магазины открывали уже сами военные. Они не разрешали трогать алкоголь, но еду взять можно было”, – рассказала девушка.
Как отмечает Юля, в Мариуполе не осталось ни одного уцелевшего склада.
Рассказывает Юля и про начало обстрелов, и о действиях оккупантов по захвату города.
- Сначала мы слышали взрывы, где-то издалека. Тогда бомбили 17-й, 23-й микрорайон, по ним начали лупить. Эти районы раньше взяли, оккупанты загоняли военных по квадрату. Один квадрат они начинали обстреливать то авиацией, то еще чем-то, а потом проводили зачистку.
Обстреливали больше Покрову (район, где расположен Храм Покровы Божьей Богоматери – ред.). Я помню, что 5-го марта на нашем районе начали взрываться какие-то мины. То есть, ты слышишь сначала свист, а потом взрыв. У нас во дворе сразу взорвалась машина. В нашем доме, со стороны двора, повылетали стекла. Пострадавших тогда не было.
Юля вспоминает, как все проживающие в районе ощущали, что “круг сужается”. Обстановка накалялась. Вокруг взрывалось все. Не было района, где было бы спокойно. На балках, куда люди ходили набирать воду, слышали перестрелки.
“Например, март месяц мы еще относительно спокойно ходили. Понятно, что не везде можно было ходить, потому что рядом были прилеты в парк, люди погибали. Там, где Бахча (Центральный район Мариуполя, ул. Бахчиванджи – ред.) , “1000 мелочей” – в этих районах было ужасно.. У нас был один сосед, который еще в 2014-м году руку потерял из-за боевых действий. Бессмертный он был, любил везде ходить и разведывать все. И у него спрашиваешь: “Дядь Саш, а что на том районе? Что на “1000 мелочей”? Что там на Черемушках, на Краснофлотской”?” И он, знаешь, так смотрит и отвечает: “П**дец там. Там ничего нет. Там трупы лежат, там месиво””, – продолжает рассказ девушка.
Масштабы разрушений города глобальные. По словам Юли, от Мариуполя осталось процентов 5 уцелевшей инфраструктуры. Некоторые дома горели по несколько дней без остановки, а с неба крупными хлопьями падал пепел.
“Мы постоянно видели этот дым. Как-то раз, я помню, спорткомплекс “Ильичевец” обстреливали, потому что там находились люди. Они прятались в подвалах. Мы у мангала стоим, а на нас падает черный пепел, как снег, и его было очень много”, – вспоминает собеседница издания.
– У вас был доступ к информации о ситуации в стране?
Информации не было никакой. Знаешь, когда через 3 недели ты пытаешься спросить, например, что происходит в Бердянске, потому что у меня там родители. И я знаю, что 27 февраля русские зашли в Бердянск, и они там остались – для меня это было переживательно, потому что я не держала связь со своими около двух недель. А люди говорят: “Киев обстреляли, Харьков обстреляли, а Днепр пока еще стоит”. И это все новости, которые были до 2-го марта. Никто ничего нового сказать не может, и, морально, это очень напрягало.
Юля жила в Приморском районе, который был одним из последних, остававшихся подконтрольным Украине.
“Ситуация ухудшилась к концу марта. Мы все время думали, что они где-то на бахче (Центральный район Мариуполя Бахчиванджи – ред.) разберутся. Блокпосты ставили так, что вот стоят ближе к нам украинские, и, через метров 100 – уже видны русские. И такое ощущение, что они там могли перестреливаться между собой”, – рассказывает девушка.
Когда жители пытались эвакуироваться, украинские военные разворачивали их обратно, потому что была угроза расстрела. То же самое делали и оккупанты. Юля отмечает, что в районе регулярно проводились зачистки, выезжать было опасно.
“А когда они (оккупанты – ред.) проводили зачистки, то предупреждали, что будут стрелять “по всему, что ходит на 2 ногах”, – рассказывает девушка.
– Приморский район, где ты жила, затронуло последним?
На тот момент украинскими оставался наш район, и “Азовсталь”. Когда стало понятно, что скоро дело дойдет до нас – мы пытались оборудовать еще один подвал. Там все было не обустроено, везде были стекла. Было ощущение, что если ты туда зайдешь, и в этот дом прилетит – то это просто будет братская могила.
Не добавляли оптимизма и настроение людей, спускающихся в подвал - люди ссорились на политической почве.
“Еще в начале марта, когда в очередях стоишь, и слышишь, как говорят про “азовцев”: “Да сколько они могут, да как они не понимают, что не спасут Мариуполь, и не отстоят его”. Людям было все равно, они просто хотели остаться живыми. Понимаешь, всех очень напрягало, что сначала говорили: “потерпите 5 дней”. Потом говорили: “потерпите еще дней 10”. И это все растянулось на такой срок, что люди долго оставались в опасности, и это очень добивало.
– У вас были периоды “затишья”?
Когда обстрелы уже приблизились к нашему району, тогда пришло осознание того, что “что-то не то”. Нас озадачил вопрос: зачем комендантский час, если выходить было страшно. Были периоды, когда ночью молчали. То есть, не было авиации, не было слышно, чтобы стреляли из “Градов”. А днем лупили постоянно. И люди уже так смеялись, и говорили: “Ну с часу до трех у них обеденный перерыв”. И мы садились с часу до трех есть, и в этот момент ничего не стреляло. А потом в четыре часа снова начиналось.
Помню, соседи начали рваться к METRO, хотели гуманитарку получить. И кто-то из них возвращается и говорит: “Днр-цы сказали: потерпите, вас будут с авиации лупить”. Соседи спросили, мол, когда это будет. А те отвечают – после 10 числа (марта - ред.). А почему после 10? – Потому что они будут злыми. Это, как раз, было воскресенье. И знаешь что? С 10 по 11 число русские самолеты скинули 12 снарядов в ночное время. Прилетело, как раз, между 26-школой и моим домом. На Кронштадтской была глубокая воронка. Скинули кассетную бомбу в дом, по Нахимова.
Когда начались обстрелы Приморского района, в домах начали обваливаться подвалы.
“И вот тогда начали обваливаться подвалы, ты понимаешь? То есть, когда думаешь, где прятаться – я пряталась в туалете, потому что подвал был братской могилой. У нас обвалилась часть дома, прям рядом с моим. Под завалом были три женщины. Одна не выжила, у второй серьезные ранения, третья была до этого на костылях. И мы пришли посмотреть, как там. И она нас увидела, и отвечает: “под этим завалом была я” (смеется – ред.) Потом наши мужики это разгребали”.
– До вас доходила гумманитарная помощь от Украины?
Гуманитарная помощь от Украины не доходила, потому что ее не пропускали, и расстреливали. Тогда же стали “крутить” русское радио, это могло деморализовать людей. Потом начались искусственные репортажи, они завозили людей для массовки.
Был момент, когда соседи начали говорить, что Зеленский оставил Украину с семьей. И были те, кто начинал в это верить. Хотя, я помню, что еще до потери связи, он постоянно опровергал все, что дает русская пропаганда.
Юля вспоминает, что со временем, среди выживших начала подниматься паника. Люди жили в страхе, что район могут бомбить “беззвучными” бомбами.
“Все боялись, что может что-то такое прилететь, оно без звука, и взрывается. То есть, ты слышишь просто хлопок, и что-то обваливается”, – продолжает девушка.
– Много было раненых среди мирного населения?
- Был момент, когда к нам приходили другие местные, и искали лекарства, медикаменты. Раненым отрывало части тела, и надо было что-то решать, так как вызвать скорую помощь нельзя было.
– А погибших?
- Рядом было здание скорой помощи. Соседка туда ходила, и рассказывала, что туда сносили трупы мирных жителей. Очень много зарыто там, где балки. Хоронили возле дорог, во дворах. На каждый двор было по три-четыре могилы с крестами. На месте бывшего парка была посадка, и там достаточно похоронено людей. И те фотографии, которые обнародовали СМИ – это все правда. В наш двор приносили людей, которых доставали из-под завалов. Я видела за все время 5-6 трупов. Но захоронений очень много. Понимаешь, когда мы выходили на улицу за водой, то вероятность того, что мы вернемся живыми – была 50 на 50 , потому что начинались обстрелы, и люди просто гибли. То есть, мы находились в кольце. Но несмотря на это, нужно было жить дальше. Потому что выжить в обстрелах – это одно, а не умереть от голода и обезвоживания – это другое.
Девушка также отмечает, что не видела непосредственных зверст направленных против мирного населения со стороны оккупантов не видела.
“Думаю, это зависит от района и батальона. Говорили, что там где “кадыровцы”, чеченцы – там местному населению было действительно не сладко”, – вспоминает Юля.
– Есть информация, что русские проверяли всех мужчин на блокпостах, и расстреливали, если подозревали, что военные. Было такое?
У нас мужчины говорили, что на русских блокпостах их раздевали и проверяли татуировки с “нацистской” символикой – то есть флаги, трезубцы. Говорили, что таких сразу “скашивали”. Это все на словах, потому что мужчины боялись. Мой сосед говорил, что нельзя ходить в штанах, где есть карманы на бедрах и ниже, потому что за это сейчас могут расстрелять. Нельзя было ходить в перчатках с открытыми пальцами, потому что могли подумать, что военный – и просто убить.
– Кого больше было в Мариуполе – русских или боевиков из “днр”? Как к вам относились?
- Я видела и русских и “днр”. К нам кинули каких-то москвичей и краснодаровцев, были из Донецка . Как-то раз, ко мне зашли в квартиру, и начали обыскивать все. Тогда спросили – откуда я родом. Я сказала: “Я из Горловки, из Мариуполя, из Бердянска. И это все вы оккупировали”. Они обиделись на меня, что я назвала их оккупантами. А потом говорили соседям:
“Передайте этой девушке, что когда придут оккупанты, ее расстреляют за такие слова”. То есть, русские не осознают, что они оккупанты. Для них это реально “операция освобождения”. А кто-то был сам в шоке от этой ситуации, по крайней мере те, кто “тынялся” у нас по району.
— Как тебе удалось выехать?
Вышло так, что мой отец случайно узнал, что его сосед едет в направлении Мариуполя. Он попросил меня вывезти за 500 долларов. Это было 24 апреля. Тогда уже все утихомирилось. Стреляли только по “Азовстали”, и открыли “зеленые коридоры”. Нас пропустили без проблем. Но на выезде из города было много расстрелянных машин. Я выехала в Бердянск, к родителям. Через пару дней доехала до Запорожья. Сейчас добралась до Коломыи.
– Почему ты не выехала сразу?
- Я до последнего думала, что Украина отобьет Мариуполь. Был патриотизм, и я даже не думала выезжать и в первые дни вторжения. Но были моменты, когда приходилось напоминать себе о своей идентичности. Напоминать себе о том, что это россия напала на Украину, а Украина защищается на своей территории. Потому что все украинское там “отрубили”.
– Что с твоим жильем? Планируешь после победы вернуться в Мариуполь?
- В моей квартире выбило дверь и стекла. Но есть люди, у которых вообще не осталось домов. Я держалась за работу. От моей школы ничего не осталось. Сейчас там не за что зацепиться. Нужно начинать жить заново, искать новую работу, жилье. Мы сейчас с друзьями из Коломыи ездим на волонтерскую базу Правого сектора. Я хочу на фронт, потому что нигде больше себя не вижу. Постепенно буду ездить на полигон, чтобы научиться стрелять, пройду курсы парамедиков. Сейчас у меня нестабильное психологическое состояние. Я стараюсь отдыхать, и приходить в себя. Но через время снова буду в строю.