КИЕВ. 12 октября. УНН. "Я хочу донести о необходимости обменять всех наших военных, которые сейчас находятся в российском плену. В Мариуполе базировался не только “Азов”, но и другие части. Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили команду моего брата – 209 отдельный противотанковый дивизион. Их было всего 10 из этой части в Мариуполе. Мой брат – Короп Юрий Владимирович, командир. С ними нет никакой связи с апреля месяца", - начинает свой рассказ Лилия Короп, сестра военнопленного, защитника Мариуполя.
Девушка перечисляет журналисту УНН названия и номера бригад, дивизионов, батальонов - это звучит как молитва: “Воинская часть А1499, 209 отдельный противотанковый дивизион, - начинает она с подразделения, где служит ее брат, - 36 бригада морской пехоты в/ч А 2802, медики 555 госпиталя, НГУ в/ч 3057, 12-я бригада оперативного назначения, ТрО Мариуполя…”
Всего полтора десятка подразделений и медицинские службы. Сейчас, по последней обнародованной информации, в плену находится более двух тысяч защитников Мариуполя. Родственники просят не забывать о героях и не теряют надежду на их возвращение.
– Как происходит взаимодействие родственников с госорганами по обмену военнопленных?
Я знаю, что Украина делает все возможное для того, чтобы провести обмен. россия является государством-террористом и процесс обменов происходит очень сложно. Но у нас нет никакой информации о состоянии брата, не было ни одного звонка. Мы не получали письма от него. Другие семьи получили письма от пленных военнослужащих, но мы – нет. Понимаете, то, что нам не дают информацию по обменам – это понятно, потому что это закрытая информация. Но то, что нам бы хотелось другого отношения – это да. Потому что есть много горячих линий, но они ничего не дают. Ты обращаешься, стучишься в разные двери – они каждый раз заново оформляют информацию или не владеют никакими данными.
Я разговаривала с правозащитниками, они говорят, что должно бы уже быть единое окно, в которое ты сдаешь свои данные, как родственник, и дальше они распределяют твою информацию по разным точкам. То есть, оно так заявлено, но, когда доходит до дела – все иначе. Сейчас мы, как родственники, все равно должны обойти все инстанции, везде сдать анализы, написать заявления, зарегистрироваться, подать сведения, потом снова подать сведения, потому что они постоянно исчезают в разных базах. Было сотрудничество с полицией. На момент, когда брат только попал в плен – было очень тяжелое эмоциональное состояние. Моя мама должна была ехать в тот отдел, там просто нечеловеческие условия. Ее посадили в каком-то коридоре, возле туалета. То есть, представьте: с одной стороны, должна сидеть женщина, которая не знает о судьбе своего сына-военного, а с другой стороны сидят те, кого они (полиция – ред.) привезли в участок оформлять. После того мы пытались позвонить следователю, чтобы понять, на каком этапе находится дело – а он, в принципе, даже не помнит о чем идет речь.
Вопрос в том, что те структуры, которые были слабы до полномасштабной войны в нашей стране – они же не усилились после ее начала. Что касается обменов, я не могу пенять на государство, потому что я говорю, что понимаю, это очень сложный процесс и здесь не угадаешь, что будет на пользу, а что нет. Но такие мелкие детали влияют. Особенно, когда ты в тяжелом эмоциональном состоянии, хотелось бы больше уважения, понимания и коммуникации. Когда ты не знаешь о судьбе родного человека – это травма.
– Координировались ли вы с другими семьями защитников Украины и была ли связь с братом накануне плена?
У нас был один на один чат с братом. Он позвонил 23 февраля и сказал удалить все возможные данные о нем, очистить телефоны от совместных фото, убрать информацию из соцсетей и оставить только один номер, через который мы общались.
Уже в апреле, когда он попал в плен, были группы родственников в Facebook, Telegram и других мессенджерах, через которые они искали своих пропавших родных. Есть сообщества родственников защитников, попавших в плен. У нас также есть свой небольшой чат родственников, именно 209 противотанкового дивизиона. Для нас сложность еще в том, что они были откомандированы, и их в Мариуполе было всего 10 из этой части. То есть, возможно, на связь выходили с родственниками 36-й бригады из-за того, что их там было большое количество и с ними был контакт. Но к нам любая информация поступала уже в последнюю очередь, когда мы уже добывали это все самостоятельно. Как нам говорили в части, наши ребята подчиняются руководству “Восток”, сейчас, если нам говорят правду, связи с непосредственным руководством напрямую нет. Говорят, что многие из них в плену или погибли.
– Относительно родственников побратимов вашего брата. Одинаково ли ко всем не поступает информация или кому-то удалось что-то получить?
В основном, все получили в сентябре письма, написанные в июне. В сентябре они только дошли до родственников. Почти все из нашей десятки получили эти письма. От моего брата письма не было.
– О чем говорилось в этих письмах. Это были письма от военных или какая-то официальная информация об их пребывании?
Это были шаблонно написанные письма их рукой. Там было короткое обращение к родным на русском языке – “Я живой. Мы кушаем. Обращайтесь в Министерство обороны Украины, чтобы нас обменяли”. В некоторых еще были фразы, типа – “Мам, помнишь, как в детстве мы писали диктант?” – так они давали понять, что письма написаны под диктовку. То есть, они могли зашифровать какие-то кодовые слова, но, в основном, это стандартные письма, ничего лишнего, просто напоминание. Когда нет никакой связи (ведь за этот период не было ни одного телефонного звонка или смс), то такие письма тоже хоть что-то.
– То есть, письма пришли от всех, кроме вашего брата?
Часть родственников получила, но многие - нет. Думаю, что за эти письма надо было как-то платить. Ни на одном видео и фото, которое публиковали оккупанты о военнопленных – не было моего брата. Мы все мониторили и мониторим до сих пор. Не было ни одного упоминания о нем. Скорее всего, он отказывается давать показания и сотрудничать с оккупационными властями. Возможно, это и влияет на то, что ему не разрешили писать это письмо, или он отказался, потому что у него такой характер, что он не подчинится им даже в плену.
– Каким было физическое состояние Юрия перед тем, как он попал в плен. Было ли у него ранение?
Моя мама общалась с девушкой, которую обменяли 25 сентября. Она знает брата и рассказала, что была с ним вместе в Мариуполе на одной локации. Сказала, что все из его подразделения имели те или иные ранения, конкретно за брата не сказала. У него ранения, как такового, не было, но у всех остальных были незначительные – в основном, осколочные ранения. Самая сложная история была у одного из солдат: у него была сильно ранена нога. Я эту информацию получила еще до их плена. Он в госпитале лежал и имел серьезные проблемы с ногой.
– Девушка, о которой вы упомянули, была с ними вместе в плену или только в Мариуполе?
Нет, женщин в плену держат отдельно. А в Мариуполе они пересекались. Мы искали разные выходы, чтобы получить информацию, и она откликнулась.
– По вашему предположению, Юрия могут держать на территории рф или на временно оккупированных территориях?
По неподтверждённой информации, он на территории рф.
– Он до этого был военным? Или пошел воевать после вторжения?
Он пошел служить срочником еще в 2013 году. Если помните, это был последний шанс служить в армии. Он попал на срочную службу еще до Революции Достоинства, буквально за месяц. И уже весной 2014 согласился участвовать в АТО, неоднократно проходил, как участник боевых действий, защищал Украину. После срочной службы подписал контракт, выучился во Львовской академии сухопутных войск, и сейчас является офицером, старшим лейтенантом и командиром взвода. В плену он “праздновал” 31-летие. Моя мама давала интервью, в котором сказала, что сын впервые не поздравил ее с Днем рождения. И нам недавно удалось пообщаться с военнопленным, который вернулся уже из плена. Он пересекался в какой-то момент с моим братом и сказал: “Я прочитал Ваше интервью. Хочу Вам сказать, что мы всей камерой праздновали Ваш День рождения. Не думайте, что сын Вас не поздравил, он поздравил, Вы просто этого не слышали. Он помнил о вашем дне рождения.
Понимал ли Юрий, что может попасть в плен? Это был его сознательный шаг ехать в Мариуполь? Как так случилось, что он туда попал?
Он человек военный, и его куда отправили – туда и поехал. Он был на том направлении еще с Нового года. Разговоры о том, что Украина не готовилась к войне – напрасны. Он нам говорил, что находится на учениях в Ровенской области, или постоянно выдумывал какую-то информацию, чтобы мы не волновались. Но новости сгущались. Все говорили о том, что будет война, о том, что на границе стоят россияне. Мы начали спрашивать у него его конкретное место пребывания, чтобы понимать, где его искать на случай, если… И тогда, уже в феврале, он скинул нам фотографию на берегу моря, и написал, что писать локацию не будет. Написал примерно: “Я защищаю со стороны моря”. Мы посмотрели по карте и предположили, что направление – Бердянск или Мариуполь. Как он потом говорил, что 24 февраля он встречал не в самом Мариуполе, а по линии фронта – возле Волновахи. Когда круг сужался, то они отступали в Мариуполь. Это буквально один-два дня.
– Какое последнее сообщение было от вашего брата до 12 апреля (день, когда попал в плен)?
Он набрал 12 апреля в 14:00. Попрощался. Сказал родителям: “Я не знаю, что произойдет, но держитесь вместе и будьте семьей. У вас есть Лиля”, – имел в виду, чтобы не раскисали и жили. Потом еще 15 апреля от него было сообщение с неизвестного номера о том, что “Мама, я живой, я в плену, где-то под Донецком. Сюда не звоните”. Там еще было кодовое слово на русском языке.
– Как вы думаете, возможен ли обмен Юрия, чтобы он попал в список военных, подлежащих обмену, в ближайшее время?
Мне бы этого хотелось. Я осознаю, что в первую очередь будут обменивать раненых, женщин и гражданских. Он не подлежит обмену в первую очередь. Но, понимая, какое к ним там отношение, какие пытки применяются, как их избивают и пытают мне бы хотелось, чтобы он как можно скорее попал в этот список и вернулся. Возможно, если произойдет обмен “всех на всех”, тогда он будет в этом списке раньше.
– Как вы справляетесь со стрессом? Удается ли отвлечься?
Это страшно. То, что мы пережили с начала войны – как будто целая жизнь прошла с этого времени. Потому что это такой спектр эмоций. Сначала, понимаете, на момент, когда его взяли в плен – мы даже еще не знали окончательно об этом. У нас было два варианта: либо его уже нет, либо он в плену. И плен нам казался лучшим вариантом. То есть, он, по крайней мере, остался жив, и выйдет из этого ада живым. Сейчас, по факту полугодового пребывания его в плену, осознавая, как россия относится к военнопленным, просто страшно думать, что с ним там и как будет дальше. Мы плачем по ночам, но стараемся не впадать в депрессию. Потому что сложно будет из этого выйти. Когда у мамы начинается депрессивное состояние – я ее прошу пить больше успокоительного, потому что это все влияет и на меня, и на папу. Я говорю ей, что важно дождаться его из плена, и дождаться именно живыми и вместе – как он нам и поручил.
Тогда, накануне плена, с начала апреля он прощался. Маму успокаивал, а мне говорил правду. Я не знала, о чем с ним говорить. Спрашивать – как дела. – Ну… Как можно спрашивать о таком в этой ситуации, когда я вижу по телевизору, что там происходит. Он ничего не мог сказать. Я спрашивала о базовых вещах, ел ли он, и всё такое. Потом начала говорить с ним о будущем: о том, что будет после окончания войны, что мы будем делать, как будем жить. Его настроение уже было подавленным. Он говорил: “Скорее всего, мы ничего не будем делать. Отсюда не выходят”.
– Если опираться на ваши слова, он был готов к тому, что может не выйти?
Да. Конечно, что был готов. Он видел, что там происходит. Он говорил: "Мы тут просто среди трупов. Здесь такое количество трупов рядом с нами. И, в основном, русских”. Говорил, что “здесь просто город смерти”. Конечно, что после того, что он видел – была готовность к любому сценарию. И сейчас моя мама поддерживает связь с другими родственниками военных из его части. Они недавно звонили и благодарили за то, что брат не бросил их детей, не пожертвовал ими. Там дети. Ему 31, а им, там 20-21 год. Они отслужили срочную службу, и буквально подписали контракт перед тем, как поехать в Мариуполь. И родственники благодарили за то, что он не пожертвовал ими, не бросил их под огонь. Что если бы был другой командир – их судьба сложилась иначе. А так они, по крайней мере, выйдут из плена и будут жить. Также, уже весной, спрашивала – есть ли у него возможность поспать и восстановиться. Так он постоянно говорил, что “возможность такая бывает, но я фактически не сплю, потому что очень волнуюсь за своих ребят. Я не могу нести ответственность за то, что здесь происходит, но мне важно, чтобы мои ребята были целы!”